Мир полуночи. Партизаны Луны - Страница 121

121

«Раз, — безотчетно сосчитала Пинна. — Два… три… четыре…»

Камень булькнул лишь на шестнадцатом прыжке.

— Попробуйте вы. — Волков протянул ей гальку на раскрытой ладони, как пугливой лошади протягивают сахар.

Она сняла камень с ладони — осторожно, щепотью, чтобы даже случайно не прикоснуться. Плоский окатыш был теплым и неожиданно легким. Пинна взяла его, как показывали, — Волков сделал знак, чтобы она расслабила запястье, — размахнулась, бросила. Раз!

Камень прыгнул по воде, но на втором скачке легонько булькнул и ушел на дно.

— Отлично, — кивнул Волков. — На первый раз — просто отлично. Особенно для женщины.

Он засмеялся, увидев выражение лица Пинны.

— У меня нет предубеждений насчет женского ума и способностей, с возрастом они все выветрились. Просто большинство женщин сперва бросает камень из-за головы. Уж я не знаю почему. Попробуйте еще раз.

Он протянул вторую гальку, но Пинна нагнулась и выбрала камешек сама. На этот раз «блинов» было два.

— Великолепно, — сказал Волков с иронией, но без тени насмешки. — Скоро я вызову вас на состязание.

— Если с каждым броском у меня будет получаться вдвое лучше, вы проиграете.

— Вам — с удовольствием. — Он вынул из кармана наручный комм, который не издал ни звука — видимо, просто завибрировал. — Да, через пятнадцать минут я буду там. Ждите. — Спрятал обратно в карман. — Увы, мне придется оставить вас упражняться в одиночестве. До свидания.

Кто сказал — Казанова чарует лишь с целью маневра? Мне причастен пикантный полет на хвосте перетертого нерва. Мой напор сокрушит Гималаи и гордые Анды в монотонной свирепости черной и злой сарабанды…

Он не пришел в следующую субботу. И в воскресенье тоже. Все было хорошо. Как раньше. Как до того. А в пятницу днем в обеденный перерыв она решила все-таки выпить кофе в парке — и на подходе увидела блик на стеклянной стене. И вдруг удивилась себе, ощутив непонятное облегчение. Глупо и смешно. Смешно и глупо.

Она спустилась к озеру, подобрала гальку. Почти на ходу, резко, с захлестом бросила камешек от бедра.

Шлеп… шлеп… шлеп… шесть раз. Круги на воде — как на мишени.

В двадцати шагах от нее из ольховых зарослей выстрелил другой камешек. Шлеп-шлеп-шлеп-шлеп… Одиннадцать.

Не буду. Незачем. Все я знаю про их координацию движений. И читала. И видела.

Плоская шершавая поверхность. Камень слегка скошен вправо, повернуть. Не то. Семь.

Новый выстрел из соседних кустов. Девять кругов-мишеней… Сложная вязь переплетающихся окружностей… Небрежен? Поддается? Смешно.

Девять. Если сейчас и у него…

Двенадцать.

— Не отчаивайтесь, — прозвучало оттуда. — Поверьте, значение имеют только опыт и удача. А опыта у меня не так много, как вам кажется, — я не практиковался около четырех веков.

— Вы смотрите на меня как на предмет.

— Стараюсь, Инна Сергеевна. — Он оказался рядом (не шелохнулся ни один лист в кустах) и посмотрел на нее. — Мой… симбионт понимает, как можно хотеть красивую вещь. Присвоить, хранить… Пока я вижу вас так, он тоже видит вас так — они ведь неразумны в нашем смысле слова. Или сверхразумны, что, с моей точки зрения, одно и то же.

— Что значит — «симбионт»?

— Некая сущность, неразрывно связанная со мной и делающая меня тем, кто я есть. Она хочет быть моим хозяином, но пока что хозяин я. Ей приходится довольствоваться контрибуцией — дважды или трижды в год.

— Я… считала, это требуется чаще.

— Молодые чувствуют жажду больше. И плохо умеют ей противостоять. И обычно не понимают зачем.

Пинна подобрала гальку. Бросила. Пять.

— И как вы выбираете этих двоих-троих? С некоторых пор я пытаюсь понять, как можно оставаться порядочным людоедом.

— Это либо мои враги, либо приговоренные к смерти преступники, либо люди, готовые отдать мне жизнь добровольно.

— Лотерея?

— Личное соглашение. Мы встречаемся, я присматриваюсь к человеку. Если он кажется мне подходящим — нет семьи, нет близких друзей, его смерть не причинит никому боли, — мы знакомимся. Он узнает меня поближе, если хочет. Если нет, мы больше не видимся с ним. Я говорю ему правду о своих — точнее, моего симбионта — намерениях. Если он говорит «нет», значит, нет. У меня достаточно неприятелей, а на выбор среди приговоренных у меня безусловный приоритет.

— Но вы предпочитаете личные соглашения…

— Да. Действует дольше.

— Ваш…

— Референт.

— Референт сказал, что вам почти пятьсот лет.

— Меньше. Я родился через двадцать лет после основания Петербурга.

— И вы всегда…

— Врагов хватало всегда. Я ведь пошел на инициацию ради мести. Мне было семнадцать лет, я мало о чем думал, кроме этого. Это было на Камчатке, где я отбывал ссылку.

— В семнадцать лет?

— Я попал в Охотск в одиннадцать, вместе с родителями. Отец угодил в опалу в последние месяцы правления Петра Второго — он так и не узнал почему. Да и я потом не узнал. Там тогда все тряслось: кто-то что-то кому-то сказал, кто-то что-то перепутал… — Волков нашел наконец подходящую галечку, бросил. Девятнадцать. За середину ушло. — Мы жили в Охотске почти свободно. Я даже в море ходил. В Охотске тогда строили порт, вернее, притворялись, что строили. Когда вернулась экспедиция Беринга, им просто некуда было деваться. Я был молодой, сильный. Считать хорошо умел. Чертить отец научил. А люди Беринга были в таком фаворе — что им дела предыдущего царствования? Все уже сладилось почти. Я не знал тогда, да и никто у нас не знал, что летом тридцать седьмого Миних взял Очаков, и кто-то в Петербурге решил, что он стал весить слишком много. Отец во время оно был знаком с ним довольно коротко. И по нашу душу приехали. А начать решили с меня. Думали, что проще развязать язык мальчишке.

121