Мир полуночи. Партизаны Луны - Страница 124

124

— Потому что я… не могу на ваших условиях… так, чтобы сделать их своими. И на своих не могу. Вы же не повернете так, чтобы вас не было. Вы отпустите меня и возьмете кого-то еще. Зачем мне?..

— Таких людей, как вы, я не беру против их воли. А тех, кого беру, не будет жалко даже вам. И если вас не устраивает положение вещей, отчего не попробовать изменить его? В подполье живут не очень долго, но живут.

— Я… не умею драться. И не хочу прятаться.

— А научиться? Измениться? Стать? Захотеть?

— Мне тридцать семь лет, Аркадий Петрович. Я боялась мужчин, боялась детей… поэтому я одинока. Я… нравлюсь себе такой, какая есть. Я не хочу учиться причинять боль. Не хочу менять это в себе. А научусь прятаться — снова стану бояться. Зачем?

— В жизни есть множество вещей, кроме страха.

— Это не страх. Мне хорошо с вами.

Треск разорванной ткани, бесстыдная мгла. В обнаженной нирване схлестнулись тела. Шорох кожистых крыл — нас баюкают ангелы ночи. Диким хмелем обвейся и стыло смотри, как звезда эдельвейса раскрылась внутри, как вибрирует в плеске соития мой позвоночник. Хрип дыхания слушай, забудь про шаги на дороге. Там пришли за тобой — только это до времени ждет. Ты нагая взойдешь на разбитые черные дроги, и безумный возница оскалит ликующий рот…

Он, видимо, заметил, что его слышно, и остановился. Теперь перед ней снова было пустое место, словно в картине вырезали силуэт, — ни деревья, ни вода не ощущались сквозь него.

— Вы сказали, — заторопилась Пинна, — что я интересна вам только в одном качестве. Ну что же, пускай. Но хоть как-нибудь. Я хочу быть вам интересной. Вы подарили мне жизнь. Какой она должна быть. Но без вас — я не хочу.

— Это все говорят. Я тоже говорил. — Волков улыбнулся. — Я влюбился в первый раз уже после того как. Но трагической истории не вышло — к счастью, Антон Мануйлович успел перехватить меня раньше. И очень доходчиво объяснил мне, что я собираюсь сделать.

— Я не понимаю, чего вы хотите. Вы говорите, что берете только тех, кто пришел к вам добровольно. Вот я. Я люблю вас. Знаю, что у нас ничего не получится. И хочу отдать вам только то одно, что вам от меня нужно. Почему вы не берете?

«Не получается. Не идет. Не умею. Вот этим, в частности, — подумал Волков, — я и отличаюсь от Него. Мы с Ним как люди и старшие. Я не могу, а Он большей частью не хочет».

— Потому что это я могу найти где угодно. А вы красивы, Инна Сергеевна. Вы красивы, и я хочу — вы спрашиваете меня, чего я хочу? — я хочу, чтобы вы жили. Без кокона.

— Сколько? — улыбнулась Пинна. — Тридцать, сорок… пятьдесят лет? Да, чувствовать воздух, солнце, траву — и одновременно… выгорать? Становиться брюзгой, переживать друзей… и знать, что где-то кто-то достался кому-то, не желающему себя сдерживать? И что есть вы, умеющий и желающий? Вы очень красивы, Аркадий Петрович. И я хочу, чтобы вы жили.

— Становиться брюзгой, накапливать желчь, переживать друзей, знать, что люди есть люди, и все равно. Это работа на всю жизнь. А вы просто слишком долго болели.

— Да. И я не хочу снова. Без общения с вами я вернусь туда, в кокон. Слишком хорошо. Слишком много.

— Вкусих мало меда, и се аз умираю, — пробормотал Волков.

— Да.

— Хорошо, — неожиданно легко сказал он. — Через три дня. Вечером, здесь же.

Леденяще и скупо ударит луна, содрогнется над крупом возницы спина, завизжат на дорожных камнях проступившие лица. В тусклых митрах тумана под крыльями сна расплетут пентаграмму нетопырь и желна и совьют на воздусях пылающий бред багряницы. Но не помни об этом в упругом пьянящем экстазе. Выпестовывай сладость мучительной влажной волны. Звезды рушатся вбок — лик ощерен и зверообразен. Время взорвано зверем и взрезало кровлю спины…

Через три дня. Она механически посмотрела на небо, но сейчас-то было светло… Ну конечно же. Он надеется, он уверен, что она не сможет — в полнолуние. Что застарелый страх — вот он, зашевелился уже — просто не выпустит ее из дома.

Пинна вдруг подумала, что ни разу не ходила на озеро ночью и что ночью это озеро должно быть необыкновенно красиво.

Полнолуние не обмануло. Озеро под луной было полынно-серебристым. «Почему серебро причиняет им такой вред?»

Страх не помешал ей. С ним оказалось легко справиться. Легко и… приятно. Но это оттого, что Пинна знала — в последний раз. Больше ничего не будет. На всю жизнь ее не хватило бы.

— Вы все-таки пришли. — От тени дерева отделилась еще одна тень. Волков был уже не в деловом чиновничьем костюме, а в джинсах, тонком белом свитере и чем-то вроде камзола без рукавов. Проследив ее взгляд, он сказал: — Да. Это еще одна из легенд: тень мы отбрасываем и в зеркале отражаемся. Просто, достигнув определенного возраста, мы обретаем умение создавать собственные фантомы. Проецировать их на сознание человека. В старину говорили проще: отводить глаза. Отсюда и легенды о тенях и отражениях.

Он подошел вплотную, коснулся щеки Пинны.

— Я надеялся, что вы не придете, Инна Сергеевна.

— Если бы вы могли себя видеть, — Пинна улыбнулась, взяла его за запястье, — вы бы поняли, что надеялись зря.

— А если бы вы видели себя…

— Расскажите мне…

— Нужно быть стихотворцем. И хорошим. Потому что слов нет. Я лучше попробую вот так.

В этот раз ее не затопило, просто она вдруг почувствовала, что где-то рядом горит огонь. Легкое светлое пламя. Что оно отражается от предметов, не заполняя собой, а только сдвигая, меняя оттенки, меняя сам воздух. Оно должно было остаться. И его не должно было быть. А еще оно в любую минуту могло стать пожаром, поглощающим все.

124