Мир полуночи. Партизаны Луны - Страница 18

— Но ведь он… любит эту Гонтар, — робко возразила Гренада.

— Варки любить не умеют.

— Я не был бы так категоричен. — Ростбиф почти не ел, хорошо подкрепившись в ресторане, но приналег на чай. — Однако считаю, что если Искренников и появится на месте казни, то смешает карты им, а не нам. Еще один дестабилизирующий фактор никогда не бывает лишним, да и гоняться за двумя зайцами сложнее, чем за одним. Главное — не отвлекаться самим. Появился он или нет — вы действуете именно так, как сказал Эней: стреляете в охрану Газды. Со всеми непредусмотренными обстоятельствами предоставьте разбираться нам.

* * *

Джинсы, курточка и хвостик шли Гренаде куда больше, чем наряд проститутки-любительницы, но что-то оставалось в ней такое, что не смывалось вместе с косметикой и не снималось с одеждой. Какое-то нарочито разбитное выражение лица, какая-то разухабистость в позах, принимаемых на фоне Музея войны и монтирующегося помоста для казни. Видно было, что ей до смерти хочется выглядеть «правильно», и поэтому она топырит попку, выпячивает грудки и надувает губки.

Они с Энеем уже изображали парочку — вчера, во время первичной рекогносцировки, когда Эней объяснял ей на местности боевую задачу. Уже тогда у него возникло ощущение, что его кадрят. Теперь оно сменилось уверенностью. Только этого еще не хватало. И так все плохо.

Энею не составляло никакого труда уделять объекту больше внимания, чем напарнице, а вот выглядеть заинтересованным было сложнее. Он тоже переоделся — в синие джинсы и свободный свитерок. Мотострайдер исчез, на его месте появился студент, немного сутулый (наклеенная на грудь от плеча к плечу полоска медицинского пластыря) и с неуверенной походкой (салфетки в носках ботинок). Лицо только слегка не соответствовало образу влюбленного студиозуса — слишком мало эмоций. Гренада не могла дождаться, когда же дело будет сделано и она наконец расслабится. А пока они прошлись от Музея войны к набережной через парк по широкому спиральному спуску и сделали несколько панорамных снимков. Уже смеркалось, но они все успели.

Музей войны построили еще в двадцатом веке, когда процветал культ героической победы советской империи над нацистским рейхом. Тогда там располагалась диорама, прославлявшая героизм советских воинов. Столетие спустя, когда управились с последствиями войны куда более бессмысленной и кровопролитной, его превратили просто в Музей войны и разместили там новую диораму, обличающую ужасы «бойни народов». Со стороны центральной улицы музей выглядел обычным старым административным зданием, облицованным плитками ракушечника, с двумя рядами широких окон по фасаду. А со стороны парка круглился глухой выступ на весь торец. В этой-то части здания и находилась диорама с изображением черного, промороженного Екатеринослава, голодных толп, вооруженных банд и чумных кордонов.

По обе стороны от выступа располагались широкие площадки, раньше на них стояли древние пушки и реактивная установка, но сейчас их там не было: увезли на реставрацию. Напротив круглого торца рабочие ставили помост для завтрашнего представления.

С левой стороны стена в лесах — старое здание опять ремонтируют. Сколько Эней себя помнил, там вечно что-то чинили. Древний бетон крошился, его цементировали заново современными пластифицирующими составами, меняли проржавевшие рамы огромных окон или облицовку из крымского ракушечника.

Эней купил мороженое, и они с Гренадой не спеша зашагали по мосту на Монастырский остров. Монастырь там стоял еще до коммунистов, а потом — короткое время после коммунистов, до Войны и Поворота. Сейчас над деревьями возвышались голова и плечи доктора Сесара Сантаны. Городская легенда гласила, что раньше вместо Сантаны стоял Шевченко.

— А тут раньше был памятник Тарасу Шевченко. — Гренада словно отозвалась на его мысли. — Его хотели перенести в парк Глобы, но, когда снимали с постамента, он сорвался с крана и разбился. Про это еще стишок есть…

— Дiти мoi, дiти мoi, скажiть менi — за що? Чим та срака мексиканська вам вiд мене краща? — проговорил Эней. — Я слышал эту историю… Бывал здесь раньше.

— Знаешь, — сказала Гренада, — ты совсем не такой, как о тебе рассказывали.

— Это случается.

Гренада не знала, о чем еще заговорить, и надолго умолкла. Они вошли в парк, Эней взял билеты на колесо обозрения. Уже безо всяких рабочих целей — просто хотелось посмотреть на свой сумеречный город в огнях.

Он сбежал из дома в тринадцать лет и с тех пор в Екатеринославе не бывал ни разу. В памяти осталась река, огромная и добрая, целый лабиринт затонов и островов, по которым отец катал его и сестру на водном мотоцикле; канатная дорога, длинный песчаный пляж, ловля окуней на «самодур», раскисший снег, липнущий к лыжам в балке, — здесь были теплые зимы… И вот сейчас он смотрел на город — и не чувствовал его своим. Это был один из многих городов Восточной Европы, где ему предстояла акция — тоже одна из многих.

Может, оно и к лучшему…

— А тебя не косит убивать человека? — прервала его раздумья Гренада.

— Да мне уже приходилось. Косит, конечно. Но они знали, что делали, когда нанимались в охрану к варкам.

— Я не про охрану. Ты понимаешь, про что я.

Эней понимал. Он был, пожалуй, единственным, кто принял предложение Ростбифа с ходу и не раздумывая.

— Газда через три дня станет варком, если мы ему не помешаем. Он согласился есть людей. Ему не угрожали, не запугивали смертью — он ради этого делал карьеру. Людоедов — убивать.