Мир полуночи. Партизаны Луны - Страница 76

Да, подумал Фихте, в каком-то смысле эта катастрофа — просто подарок судьбы. Никто не удивится, что мы суетимся и бегаем. Ни у кого не вызовет подозрений стремительный отъезд… Как по заказу.

— Сделаю, — сказал он, отключая от планшетки лепесток и пряча его в карман.

— Я вернусь недели через две. — Ростбиф прицепил планшетку на пояс. — Передай Андрею привет от меня.

Фихте кивнул. Не хотелось ему спрашивать, что еще варится у Ростбифа. Он ведь может и ответить — и что ты будешь делать с этим ответом?

Ростбиф навестил Андрея в Бадене через месяц. Тот все еще ходил в бинтах и нашлепках: операция шла не в один этап. Как оказалось, обратная трансплантация решала далеко не все проблемы. При снятии с донора и заморозке даже в лучшем случае необратимо гибнет около четырнадцати процентов нервных волокон, а пересадку-то делали дважды, а во время аварии, как оказалось, пострадали крупные нервы, и их полное восстановление было крайне проблематично. Доктор Хоффбауэр только что завершил самую тонкую часть работы: восстановление нервов вокруг глаз.

— А то, — улыбнулся Эней, глядя под ноги, — спал бы как ящерица. Или пальцами веки закрывал.

Он жил в городе, в пансионе — не то чтобы больничное содержание оказалось слишком дорогим: по сравнению со стоимостью операций это был мусор. Но больничная обстановка встала у Энея поперек горла на вторую неделю, и он сбежал из стационара, как только услышал, что в постоянном наблюдении не нуждается. Поклонницы не докучали: Фихте увез его без всякой огласки и положил анонимно. Не для полиции, конечно, анонимно, а для частных лиц. Полиция навестила его здесь раза три, да и теперь Ростбифа приняли за полицейского, хотя он предъявил документы страхового детектива.

— Ящерицы греются на солнце. Энергию добирают. Когда все это закончится, ты будешь выглядеть, как ты. Только мимика победнее.

Можно было исправить и это — за счет вживления искусственных волокон, но делать такой подарок СБ, конечно, не собирался никто. А вот в историю болезни отказ от вживления не пойдет. Наоборот, там спустя некоторое время обнаружится подробный отчет обо всех операциях и тестах. И расположение лицевых костей будет полностью совпадать с тем, что хранится в памяти медицинского компьютера мотодрома. Совпадать с данными покойного Савина, а не живого Энея. Это и была настоящая причина, по которой Ростбиф выбрал именно баденскую клинику. Хороших хирургов-косметологов много, но только на Хоффбауэра был настоящий компромат — добрый доктор время от времени оказывал услуга наркобонзам, так что он подменит данные — не в первый раз — и будет молчать.

— Когда с тобой закончат?

— Еще недельку нужно наблюдать, прижились нервы или нет. Но рвануть можно хоть сегодня.

— Тогда еще недельку. А потом ты поедешь отдыхать. Куда-нибудь подальше от прессы.

Эней слишком хорошо знал дядю Мишу.

— Что-то случилось?

— Нет, — улыбнулся Ростбиф. — Случится. Как раз дней через десять. Заседание штаба. И я собираюсь внести на нем одно предложение…

Эней не купился, как в детстве. Молча ждал, пока Ростбиф сам скажет. Или не скажет. Но дождался только вопроса:

— Андрей, как далеко ты за мной пойдешь?

— Ты же знаешь, дядя Миша. До конца.

Ростбиф глянул на приемыша поверх очков. Учитель изменил внешность: боцманская борода исчезла, появились пижонские очки, и наметились усы.

— Я не о том, насколько ты готов рисковать жизнью, здоровьем, свободой… В этом смысле я в тебе и не сомневался. Особенно теперь. Я о другом. — Ростбиф закурил. — Ты готов участвовать в акции, целью которой будет человек?

Глаза Энея блеснули между бинтов.

— Смотря что за человек.

— Ну конечно, не первый попавшийся. Какой-нибудь крупный чиновник. Готовящийся к инициации.

— Тогда да.

Ростбиф кивнул. Именно этого он и ожидал. Именно поэтому с Андреем было «нет, наверное», чего не объяснишь добряку Фихте. У роли бога-отца есть свои преимущества и недостатки, причем соединяются они неслиянно и нераздельно. Когда Эней миновал опасный период подросткового своенравия, Ростбиф обнаружил, что с его послушанием дело иметь не легче.

— А что скажет штаб? — спросил Эней.

— У нас на фюзеляже первый гауляйтер за два поколения.

— То есть ничего не скажет.

…И ведь это не страх перед ответственностью, не бегство от нее, подумал Ростбиф. Просто в один прекрасный день он решил быть именно тем человеком, который со мной никогда не спорит. И именно ему я не могу объяснить, куда я на самом деле целюсь. И именно поэтому. Дьявол, и черт, и Гадес… Время, силы, ресурсы, жизни — все это в собачий голос, — и никому ничего не объяснишь, даже своим. Потому что хуже крысы в штабе только слух о крысе в штабе.

— Оцени. — Ростбиф отсоединил от пояса планшетку, открыл нужный документ, протянул Энею. — На этот раз, кажется, получилась вещь.

Последние строчки он дописал только вчера, в вагоне монорельса Мюнхен — Вена:

…Невозможность, Андрюша, добру оставаться добром
Заставляет верить, что зло еще обратится во благо,
Что, когда утихнут пожар, бесчинство, погром,
Из них образуются благородство, мужество и отвага.
Все придут на молебен. Черные губы солдат
Будут двигаться в молитвенном ритме — таков обычай…
Что это был за город? Молебен. Затем парад.
А уж после парада справедливый дележ добычи.

— Ну как, падаван?

Что это скажет Энею? Он не знал. И черта лысого теперь прочтешь по лицу.