Мир полуночи. Партизаны Луны - Страница 5

— Попробую угадать. Андрей стал чемпионом смерти.

— Бинго! — Жеребцов встал и начал прохаживаться по комнате. — Попробую теперь я угадать: вы в школе тоже были?..

— Бинго, — согласился Максим.

Не нравился ему этот разговор. Впрочем, ему вообще не нравились преподаватели этики. В лучшем случае это были продавцы воздуха. В худшем — растлители малолетних. Не в сексуальном плане. Он сейчас пытался определить, к какой из двух категорий относится этот.

— Попробую угадать еще кое-что. У вас дома много старых книг, и Андрей их с удовольствием читает.

— Угадали.

— А вы уже объясняли ему разницу между старыми книгами и реальной жизнью?

— Неоднократно.

— Вы позволите задать вам жесткий вопрос?

— Да, конечно.

— Вам не кажется, что сын копирует вашу поведенческую модель? Модель — будем откровенны — неудачника?

— Нет, не кажется. Я в этом уверен. Равно как уверен и в том, что моя жизнь удалась. У меня есть все, что нужно человеку: любимая женщина, дети от нее, дом и профессия, в которой я кое-чего стою. Этого более чем достаточно.

— Угу. Ну что ж, человека, у которого есть все, что ему нужно, определенно нельзя назвать неудачником. Беру свои слова назад и приношу извинения. Вы молодец, Максим. Вы умеете держать удар, Андрей пошел в вас, но меня как педагога беспокоит его будущее. Не сомневаюсь, вас как отца — тоже.

— Беспокоит. Так что неправильно с будущим Андрея?

— В психопрофиле я записал это так: виктимное поведение в сочетании с конструктивной агрессией. Поясню, что это значит. С одной стороны, в обеих играх — «Пистолет» и «Черная метка» — Андрей проявил виктимность. Он добровольно вызвался остаться жертвой в первом случае и оставил себе свои черные метки во втором. Но при этом в первой игре он завладел пистолетом и всех построил, а сам остался последним, а во второй — схитрил, отказавшись раздать свои черные метки. Он готов решать за всех и нарушать правила, чтобы отвоевать себе возможность поступать в соответствии со своими представлениями о морали.

— И что?

— Буду совсем откровенен: согласно статистике, восемьдесят шесть процентов найденных и установленных террористов в школьных тестах показывали именно эти характеристики. Вот чего я боюсь и о чем беспокоюсь.

— Понятно. Да, вы правы, это и в самом деле причина для беспокойства. Я могу идти?

— Конечно. До звонка пятнадцать минут. Было очень приятно увидеться и поговорить.

Максим не мог, в свою очередь, сказать того же учителю. Ему неприятен был и сам Жеребцов, и разговор с ним, поэтому он ограничился коротким:

— До свидания.

И только уже спускаясь по лестнице, Максим понял. Он же не обязан был меня вызывать. Написал отчет, добавил к профилю — а там зазвенит у кого звоночек на такое совпадение с данными статистики, не зазвенит, ну какое преподавателю дело? А он меня вызвал. Чтобы сказать мне, что Андрей может оказаться в зоне особого внимания. И я заодно. Не сегодня, не завтра, но можем. Максим скривился. Жеребцов не рискнул ни исправить отчет, ни хотя бы смягчить выводы, но предупредить — предупредил. Не каждый бы на его месте на это пошел. И еще… Жеребцов не напомнил, что естественный иммунитет истек, — но напомнила игра. Не зря ее вводят в курс этики именно тогда, когда детям исполняется тринадцать. С этим тоже нужно что-то решать так или иначе. Делать вид, что ничего не изменилось… безответственно.

Школьный двор пока еще пустовал. Взрослый на скамейке выглядел бы неуместно — да и прохладно вдруг сделалось, ветер поднялся. Максим подумал — и решил подождать сына у метро на станции «Славутич».

Когда говорят «кафе у метро», то представляют себе набитое людьми гудящее заведение, броуновскую толкотню и все прелести скоростного кормления. Действительности это соответствует три с половиной часа в день — в утренний и вечерний часы пик и в обеденный перерыв. А в полдвенадцатого в «Солнышке» было чисто, пусто и тихо. И человек за стойкой с видом нейрохирурга колдовал над джезвой — готовил кофе по-турецки явно для кого-то из своих. А за крайним столиком у стеклянного барьера сидела не менее явная прогульщица — девочка лет тринадцати, в которой Максим узнал одноклассницу Андрея по имени, кажется, Зоя. Не узнать «Дубровского» было воистину мудрено — уж больно колоритный экземпляр: джинсы оборваны, курточка — вполне приличная и модная — засалена на рукавах и у ворота до крайней степени, совсем новые «бегунки» уже разбиты так, что выглядят сущими лаптями, жирные волосы сосульками падают на лоб, усеянный россыпью прыщей. И, нимало не заботясь о лишней складке на том месте, где должна быть талия, эта девица увлеченно угощается гамбургером.

Пока Максим думал, узнавать ее или нет, она развернулась к нему и буркнула:

— А я вас знаю. Вы Витера папа. Что, Кобыл в школу вызывал?

Максим заколебался было — но потом решил, что проявлять такт здесь как раз неуместно.

— А вы, наверное, Зоя. Да, вызывал.

Девица кивнула, как бы одобряя собственную прозорливость, а потом с прямо-таки подкупающей откровенностью сказала:

— Дурак ваш Андрей. Жалко.

— Почему? — поинтересовался Максим. — Почему дурак и почему жалко?

— Дурак, — Зоя дожевала гамбургер и, игнорируя салфетку, вытерла рот рукавом, — потому что понял, зачем эта игра, и сразу разболтал. А жалко — потому что… вы сами знаете. Агнец он. Все бараны, а он агнец.

— Разболтал… — сказал Максим. — А ты не думаешь, что из-за того, что он разболтал, кто-то еще мог если не понять, то хоть почувствовать, что это за игра?